Однако тема душевной неустойчивости, противоречивости характера, в поэзии Батюшкова отразилась мало. Для него мир стихов — это мир ясной и простой душевной гармонии, где сами человеческие желания, в сущности, бесхитростны и нарочито наивны:

Если б Зевсова десница

Мне вручила ночь и день, —

Поздно б юная денница

Прогоняла черну тень!

Поздно б солнце выходило

На восточное крыльцо:

Чуть блеснуло б и сокрыло

За́ лес рдяное лицо;

Долго б тени пролежали

Влажной ночи на полях;

Долго б смертные вкушали

Сладострастие в мечтах.

Дружбе дам я час единый,

Вакху час и сну другой;

Остальною ж половиной

Поделюсь, мой друг, с тобой!

(«Ложный страх»)

Трагическое содержание поздней лирики Батюшкова не разрушает цельность гармонического образа «автора». В сознании читателя возникает представление о его духовном пути, как пути по-своему закономерном: от страстного ощущения великой полноты и ценности жизни к скорби об ее утрате.

Величествен сей понт! Лазурной царь пустыни,

О солнце! чудно ты среди небесных чуд!

И на земле прекрасного столь много!

Но все поддельное иль втуне серебро:

       Плачь, смертный! плачь! Твое добро

       В руке у Немезиды строгой!

      («Подражания древним»)

В поздних стихах Батюшкова — идеал мужества, готовность с достоинством расплатиться жизнью за испытанную радость бытия:

Ты хочешь меду, сын? — так жала не страшись;

Венца победы? — смело к бою!

Ты перлов жаждешь? — так спустись

На дно, где крокодил зияет под водою.

Не бойся! Бог решит. Лишь смелым он отец,

Лишь смелым перлы, мед иль гибель... иль венец.

Все это было написано тогда, когда Батюшкова уже терзали страхи, подозрения, болезненная мнительность, когда уже были налицо пугавшие его друзей и близких симптомы душевной болезни.

Впервые в русской поэзии Батюшковым был создан «лирический герой». Стихийный автобиографизм Державина — явление совсем иного порядка.